Туристический журнал

Виртуaльный слoн

Мoe «xoчу в Пaриж» с гoдaми стaлo пoстeпeннo блeкнуть и скукoживaться. A в свoe врeмя тудa xoтeлoсь пoпaсть тaк, ужели прoстo дo зaмирaния сeрдцa… Пoчти кaк гeрoю изо oднoимeннoгo рaсскaзa М. Вeллeрa. Пaриж прeдстaвлялся крaeм зeмли: прeкрaснee сыны) Адама ничeгo нe сoздaли, дaльшe искaть нeчeгo. Oн был мeчтoй, кoтoрaя пускай кoгдa-нибудь, нo oбязaтeльнo в мoeй жизни дoлжнa oсущeствиться, вoплoтившись в изыскaннoй aрxитeктурe, вoркoвaнии фрaнцузскoгo языкa вoкруг, элeгaнтнo oдeтыx стрoйныx мaдaм и мeсьe с живыми глaзaми, aрoмaтax дуxoв и цвeтoв, пoцeлуяx нa кaждoм углу, кaртинax уличныx xудoжникoв, тeняx вeликиx русскиx эмигрaнтoв, мeлoдияx шaрмaнoк и aккoрдeoнoв, пeсняx бeзымянныx уличныx aзнaвурoв-aдaмo. Ужели лaднo, пусть в этoй мeчтe изрeдкa встрeчaются гоминиды с грубыми нaрoдными чeртaми, пoxoжиe нa Жaнa Гaбeнa неужели пузaтoгo Дeпaрдьe, рaз oт ниx всe рaвнo пaxнeт xoрoшим пaрфюмoм и свитeрa у ниx, кaк малое), из Гaлeри Лaфaйeт. И дaжe пусть себе случaйный клoшaр будeт, для кoнтрaстa и мeстнoгo кoлoритa.

Пo Пaрижу наш брат мнoгo гуляли, кoгдa я училaсь в шкoлe. Пo кaртe. Прaвый бeрeг (дeлoвoй) — лeвый бeрeг (рaбoчий и бoгeмный) — Сaкрe Кёр — Пaнтeoн — ля Ситэ… Oн был oднoй изо oбязaтeльныx экзaмeнaциoнныx тeм пo фрaнцузскoму языку, и, eсли гoвoрить oб инoстрaнныx языкax (и нa ниx), ничeгo «вкуснee» le français я вo рту нe дeржaлa. Нo пoтoм этoт стиль зaсox вмeстe сo мнoгими oстaльными нeвoстрeбoвaнными знaниями. Oстaлись в пaмяти тoлькo кaкиe-тo oтдeльныe слoвa, вырaжeния, дeтскиe пeсeнки и стрoчки стиxoтвoрeния Гюгo: «Des toits frêles, Cent tourelles, Clochers grêles, C\’est Paris!… «. Пeрeвoдa нeкoтoрыx с этиx слoв я тoжe ужe нe пoмню, нo прoизнoсить тaкoe и прo сeбя, и вслуx — нaслaждeниe. Кaк кoнфeту трюфeль сжeвaть.

В нaши шкoльныe 70-e нeкoтoрыe мoи oднoклaссники, дeти МИДoвцeв и журнaлистoв-мeждунaрoдникoв, привoзили изо Пaрижa крaсивeйшиe пeнaлы, ручки, зaкoлки для того вoлoс, a издaнныe там книжки пахли беспричинно сладко-медвяно и картинки в них были таких невиданных у нас чистейших и ярких цветов, ась? ни носа, ни глаз далеко не отвести. Уже спустя годы тетька, кто туда ездили, мне рассказывали, почему в городе полно бедных «понаехавших», они роются в дешевом магазине Tati в коробках со шмотками, идеже есть и пристойные вещи за дешево, но полно вшей. Ну, — думала я, — в среднем можно же, гуляя по городу, обставлять Tati стороной и заходить совсем в отдельные люди магазины, мало их, что ли! А в Лувр такие «понаехавшие», чаятельно, вообще не ходят.

При во всем этом я пребывала в глубокой убежденности, почему в Париж просто так сгонять получи и распишись недельку нельзя, ни в одиночку, ни с подружкой, ни, тем паче, с тургруппой (этот вариант вообще страшно отрекомендовать!), а должна в жизни сложиться какая-так ТАКАЯ ситуация, чтобы она соответствовала духу волшебного города. Ради туда прилететь, да так и продлевать парить целую неделю над булыжником тротуаров и мостовых, держась вслед за руки, целуясь на каждом углу, растворяясь в этом городе, а в душе бы пел азнавур-адамо. Всё же подобные жизненные ситуации никак маловыгодный накладывались на Париж в силу разных обстоятельств аль недостаточно ему соответствовали «высотой полета», а одна приближенно уже было сама притянулась следовать уши, но уши оторвались, и, чаятельно, оно и к лучшему, что тогда мало-: неграмотный сложилось поехать. В отличие от веллеровского героя, ми не хотелось туда хоть чучелом, вот хоть тушкой. И как-то забила я нате этот заветный город — «Город на берегах Сены, где рождаются мода и духи. Пот «Камей классик»». Расхотела тама хотеть, желание перегорело.

Но меня безыскусно взяли на понт. Явилась в краски дочь и задала эдакий иезуитский контроверза: «Твой день рождения надвигается, твоя милость что в этот день собираешься уделывать? Предпочитаешь пахать на работе, воеже шеф тебя, как обычно, плющил в свое развлечение, или же сидеть в парижском ресторанчике в компании прекрасной меня с бокалом французского первопричина?» Я, конечно, вытаращила глаза от неожиданности подобной дилеммы. Да мучительный выбор был сделан. Тем паче что дочь взяла на себя всю организацию нашего совместного предприятия и ажно частично оплатила мне отель в качестве подарка. Симпатия же потом стала моим гидом, ввиду этого что за свои предыдущие двум поездки уже успела Париж на должном уровне изучить, а иногда — переводчиком, потому кое-что ее французский, в отличие от мой, свеж, как бутон распускающегося завеса д\’оранжа. Да она и сама синь порох, вполне бутон, и вообще мне с ней премило и интересно. Короче, маме — подарок, ребенку — третий семестр. Ant. теория.

И, раз такое дело, пришлось опять-таки начать хотеть. Это было заковыристо — вынуть из-под спуда с погибшее желание. Мечта, отряхнувшись ото нафталина, захлопала помятыми крыльями, и я попыталась по новой представить Париж и себя в нем. Спирт был все еще прекрасен в розоватой дымке и говорил: «Получи! Может, в другой раз не дадут!» Через некоторое время я явственно ощутила, что сейчас весь век, наконец, произойдет, а потом очень момент кончится. И что тогда? А то, кое-что уже заранее и абсолютно четко оформилось в стишке-предчувствии: «Аэроплан все ниже, ниже, вот Москвы паучья частик. Возвращаюсь из Парижа. Больше нет нужды хотеть». С этой оптимистичной мыслью я обреченно вылетела с «Шереметьева» в сторону аэропорта «Руасси-Шарль мол Голль».

Реальная часть № 1 слона, сзаду

Я ждала, что там все закругляйтесь, как в кино. И сразу попала в дра фильм «Амели»: мы решили сфотографироваться сверху проездные для метро на Северном вокзале, так фотоавтомат, точно в соответствии со сценарием, отнюдь не работал. Он стоял в месте, в (высшей степени похожем на то, где в стереокино разворачивалось действие, только с одной разницей: обрывки фотографий лещадь ним не валялись. На этом кадр из «Амели» и завершился, успев присоветовать меня в жизненности французского синематографа. Дальнейший автомат, за углом, оказался здорово мил, он говорил по-французски и дал три попытки, (для того мы выбрали наименее страшный модификация своих фотомордий. У нас такие будки обыкновенно немые, их караулит живая говорящая тетенька, замученная жизнью, которая на собственном опыте дает указания и берет оплату. После этого же нам доверяли, как большим.

Поэтому было метро. Запах хлорки, кафельные лабиринты переходов, напоминающие изысканностью дизайна общий туалет, непонятная, очень разношерстная общество в вагоне и многочисленные крутые и длинные лестницы, числом которым пришлось то спускать, ведь поднимать наш тяжелый чемодан, «вследствие» за это каждую ступеньку. (то) есть редкий подарок судьбы на пути пару нечасто возникал эскалатор. Мой вопрос о парижских инвалидах, стариках и детях, которым все ж таки тоже бывает нужно куда-в таком случае ехать под землей, не находил ответа. С удивлением пришлось признать, который за «уважаемых москвичей и гостей столицы» у нас в подземка можно в основном порадоваться.

Наверху были Старшие бульвары и прилегающие к ним улочки, сообразно которым мы двинулись в направлении отеля. Припрыгивающий чемодан, то и дело норовивший крутануться окрест собственной ручки, мешал глазеть согласно сторонам — надо было просматривать средство перед собой, чтобы не броситься на чьи-нибудь ботинки иначе говоря не задеть тесно припаркованные у бордюра аппаратура и мотороллеры. Зато представлялась возможность до т изучить очень черный и гладкий, будто бы резиновый асфальт (а вовсе не эпохальный булыжник, как ожидалось!), исстеленный какими-то бумажками, обрывками журналов, окурками и там и тут покрытый следами собачьей жизнедеятельности. Дочерина утешала тем, что жизнедеятельность собак города Тулузы порядочно выше (она успела и там пропахать этот вопрос). Мусорщики в желто-зеленой униформе и с метлами, сделанными с пластиковых зеленых веток, безуспешно пытались с сим всем изобилием бороться, выбрасывая ментяра из зеленых контейнеров в зеленые но маленькие уборочные машинки. Дочь сказала, что-нибудь нам еще повезло, они постоянно бастуют. Но что же творится получи и распишись улицах тогда?..

Лицом к бульварам Бревно Нувель и Сен-Дени (ни тенистых аллей посередине, ни ажурных оград, непринужденно средней ширины улицы) стояли возьми некотором расстоянии друг от друга двум триумфальные арки-близнецы, украшенные лепными фигурами и каким-так пафосным текстом — предвестники встречи с теми, главными арками города. Рядом виде их сердце почему-так не ёкнуло. Да и вообще романтическое впечатление от встречи с Парижем не появлялось, невзирая на то, что именно оборона этот район задушевно пел Джо Дассен: в приблизительном переводе — «я люблю шмонаться по Большим Бульварам, там впору увидеть столько всякого-разного».

Бросив хурды-мурды в нашем ничем не примечательном отельчике, ты да я отправились знакомить меня с городом подальше. Дома вокруг были почти шабаш одинаковые, слипшиеся боками в длинные бежевато-палевые лавка, с темными вертикалями ставень. Бесконечные черновато-серые черепичные мансарды, иногда растущие одна по-над другой, даже на фоне ясного неба вызывали мысли о явном социальном неравенстве. По фасадов домов по одиночке другими словами галереей тянулись подоконные чугунные балкончики, такие узкие, как будто в них с трудом иногда помещался цветочный кашпо. Я всегда представляла себе, что по-под каждым окном Парижа, веселя фары, кудрявятся разноцветные цветочки, что в лоск город в цветах. На деле но парижане оказались вовсе не такими фанатами понты своих подоконных пространств. Еще вверх были натянуты тенты-«маркизы» бесчисленных ресторанчиков и видеокафе. В их тени стояли столики, после сидели люди на соломенных стульчиках, ели, пили, и безлюдный (=малолюдный) разобрать было, парижане они иначе говоря туристы. Для одних туристов их было жирно будет много: похоже, они так сидели вечно) что-то делает, вдоль всех Больших бульваров, повдоль всех улиц города — повсюду, куда ни на есть моего взгляда хватало.

Навстречу, по заведенному порядку, шла публика. Теперь, уже далеко не отвлекаясь на чемодан, можно было ее поразглядывать. Я всесторонне была готова увидеть парочку конкретного вида товарищей с пакетами Tati, же, не прекращаясь, мелькали не в какие-нибудь полгода арабские, но и китайские лица, покачивали бедрами негритянки в тюрбанах подина цвет пестрых платьев с расклешенными рукавами, как бы вырванные из страниц журнала «Окрест света» или GEO, неспешно торопились согласно делам мулаты с портфелями и в костюмах, идеже-то проплывала черная шляпа ортодоксального еврея. Я прилежно пыталась разглядеть среди них французов. «Сие и есть французы!» — возмущенно объяснила ми дочь, большая интернационалистка, которую общо трясет, когда говорят «негр», а невыгодный «черный», и тут же закатила такую лекцию возьми тему политкорректности, что ООН может переводить дух. И добавила, защищая Париж: «Ты кроме Нью-Йорка не видела!». Возлюбленная видела. А я — что, да нет, я — чтобы бога, вот они, живые следствия деколонизации, демократии и гуманизма, трендец понятно… Мирное сосуществование, социальное каста. Но облик толпы Нью-Йорка я точно раз таким готова была нарисовать себе мысленно, однако подобный Вавилон — здесь?.. Аминь эти совсем не европейские и шатко изысканные мадам и мсье шли неспешной уверенной походкой соответственно улицам Бальзака, Моне, Д\’Артаньяна, Коко Шанель, маркизы мол ля Моль, и они были близкие, местные, парижане.

Да, мне невыгодный наврали, Париж, действительно, оказался столицей решетка. Просто не только в том смысле, в котором я сие понимала раньше. И мир оказался похлеще и разнообразнее.

Часть № 2 слона, хобот

Как же, куда ни пойди, темп в этом месте был не московский. Никто никуда без- несся и не суетился. Бесконечные кофепития около «маркизами» с глазением на прохожих, плавная гарцевание на велосипедах, неторопливо движущиеся аппаратура. И, как мне объяснила давно живущая в Париже знакомая с России, французу вообще не приведи господи сверху службе перетрудиться! Магазины закрывались в семь вечера, а рестораны, окромя пивняков-брассери, на вход — в десятеро.

Приглядываясь к толпе, я вспомнила, как кто такой-то рассказывал, будто люди в Париже в среднем пониже ростом, нежели в Москве, и почти нет толстых, хоть сильно упитанных, несмотря на традиционные шоколад, багет и круассаны. Допустим да, так оно и оказалось, не более чем наблюдать этот почти стандарт в таком количестве было изумительно. Француженки же отличались не столько красотой лиц (что ли что кожа ухоженная, при с полном отсутствии макияжа), сколько гармонией тел. Аж с возрастом у теток задок оставался поджарым и наблюдалась пояс. Короче, вид улицы — не бешено высокие люди, одетые скромнее, «тсс», чем у нас (за исключением тех, как будто из журнала «Вокруг света» и тех, кому сделано за пятьдесят), небольшие машинки, велосипеды, мотороллеры и невыгодный очень высокие дома, в среднем лишь-то этажей по восемь. Нигде безвыгодный встречались привычно широкие проспекты, чуть было не всюду движение было односторонним (вплоть до соседней улицы из-за сего можно добираться минут сорок, чисто я порадовалась за себя, что хожу тамо пешком!), транспорта сильно не в такой мере, поэтому город звучал непривычно, слабо. Правда, когда мы выходили держи какие-нибудь площади, перед нами, непременно, была столица: об этом напоминали так сами пространства, их размеры, ведь памятники, то знакомые по фотографиям знаменитые здания кажется Оперы. Но когда углублялись в извивы улиц, невзирая на лепнину и прочие украшательства разных веков и стилей получи некоторых домах, меня неотступно преследовало парестезия провинции. Может быть, еще и поэтому, что воздух был заметно похлеще московского. И вообще в городе было будь здоров-много зеленых деревьев.

Что а касается «как в кино», то всеобщий сюжет никак не складывался, маловыгодный составлялся у меня единый образ Парижа. Не более чем одна и та же массовка изо разного цвета лиц, лабиринты без меры похожих улиц и памятники, которые — отлично, теперь можно даже потрогать. Да что вы что изумительного изящества шпилька Эйфелевой башни, женственная и сексуальная, прикрепила место к его месту, окончательно обозначила ми географию. Она, «живая», коричневато-бордовая, оказалась на волос) не кичем, вроде продающихся бери всех углах блестящих башенок-брелков (неложно, конечно, «брелоков», но тут выше- организм протестует). Я поозиралась на Эйфелеву из первых рук на ходу раз пятнадцать. Возлюбленная, как ни странно, не исчезала, и я поняла: другого Парижа блистает своим отсутствием, все, приехали! Именно по нему автор и ходим уже четвертый день с утра до самого глубокой ночи, до состояния полного отброса копыт. Хотя где цельность?..

Со сложившимся у меня после долгие годы виртуальным образом в деле возникали сплошные неувязки. Возьми Монмартре не было его неотъемлемой части — художников. Идеже, где художники на знаменитой лестнице у Сакре Кёра?! Много они исчезли? Я же видела их как раз там на разных картинках и фотографиях. Шарманок равным образом не встретилось ни одной, всего только одинокий неприглядный аккордеонист был как раз обнаружен в каком-то совсем невыгодный живописном месте города, да и так он сидел, повернувшись к нам раком. Никто не целовался на всех углах — в Москве для эскалаторах и то чаще увидишь настигнутые страстью парочки. Духами река, на худой конец, мылом «Камей» повсеместно безграмотный пахло. Букинисты сачковали: из длиннющего ряда их зеленых ящиков, закрепленных получи парапете набережной левого берега и запертых бери замки, было открыто всего сколько-нибудь, при этом ничего не было в сих ящиках, что могло бы зазвать-заворожить или вызвать восторженное «ахти». Булыжник, правда, был на некоторых улочках, так китайцы, хоть они и говорили (иной между собой по-французски, деньги своим видом мне не помогали изобразить гордо идущего Портоса, звякающего шпорами. С Гюго равно как не очень-то получалось: всего-навсего в моем воображении возникла Эсмеральда, делать за скольких в пылу танца она сразу а наткнулась на бамперы припаркованных у Нотр-Партнерша машин и, стукнувшись о другое время, безотлагательно исчезла. Не было даже кошек, а я, на хрена-то, была уверена, что в Париже по мнению улицам и крышам гуляют изящные кошечки. Может красоваться, такое впечатление я вынесла из мультика «Песик в сапогах»? Тогда понятно, почему и собаки были «никак не такими», а в основном встречались какие-в таком случае мелкие шавки на поводках.

Ведь и дело здесь мне подсовывали в принципе не те эпизоды, будто с кино про другой город. В них непременно фигурировали бомжи — опустившиеся «дети разных народов», они сидели нате земле с недопитыми бутылками вина в самых неожиданных местах улиц. Вечере этот интернационал укладывался на ночлег, используя в качестве кровати любые архитектурные углубления, пороги закрытых магазинов, скамейки, который-то спал прямо на тротуарах — получи и распишись вентиляционных решетках метро, некоторые ночевали подо мостами в пестрых благотворительных палатках. Их «(ретирадное» находился там же, по запаху зараньше можно было определить, что лежбище идеже-то совсем рядом. Более приличные бездельники и побирушки клошары в свою очередь не украшали пейзаж. Их оказалось запредельно больше одного в этом городе, принципиально в большей степени.

Нет, справедливости ради скажу, что-то отдельные кадры про «тот самый» (столица изредка демонстрировали. Например, недалеко через Нотр-Дама — уличное представление кукольника с деревянными фигурками-бильбоке, лиричное, почти музыку, а как же иначе? (разряд — мелодрама). Или вот: плавание в кораблике по Сене — «повдоль прекрасных и грязных дворцов, мимо вечных каштанов» (род — двухсерийный документальный фильм). А в день мой рождения вообще показали мультфильм. Посетив Страна детства (я принесла ему в жертву Лувр, и сие оказалось глубоко правильно, потому ровно мне удалось на весь понедельник с наслаждением впасть в детство), вечером да мы с тобой вернулись в город и, как было задумано, отправились в кафе-шантан пить вино. Дочь заранее выбрала организация по путеводителю, но когда автор этих строк дошли до него, со мной приключилось типичное дежа вю. Пришлось натужить память, и я узнала это место: то-то и есть здесь разворачивался «французский» эпизод изо пародийного мультфильма «Ограбление по…». Получи той стороне неширокой улицы возвышались мощные двери Национального жестянка Франции. Он, как оказалось, был вправду срисован нашими авторами фильма с натуры, а кафе-шантан оказался прототипом того самого, в котором затевалось грабиловка банка. Только теперь он самурайский.

Часть № 3 слона, ноги

Ближе к концу недели я подумала, как будто, наверное, просто слишком много накопилось вслед за долгую историю Парижа вымышленных и реальных героев, для всех них одновременно фильм отведать не получится. Не лезут они для один экран. Как слон, о виде которого спорили слепцы. У всех сих героев разный Париж, и поэтому у города дело делу рознь облик. Раньше, в воображаемой мной прогулке, персонажи безлюдный (=малолюдный) мешали друг другу, уступая отойди. Но, увы, таким цельным Город на берегах Сены существовал только в моей мечте. Выше всяких похвал, огромная в течение стольких лет, нате поверку оказалась маленькой картонной декорацией, якобы у Веллера, только еще и густо покрытой сахарной пудрой. А в реальном Париже с трудом умещался пусть даже сегодняшний теплый день — такое-ведь сентября этого года: кораблик в узких шлюзах получай веселом и грязном канале Сен-Плита, настоящее крем-брюле в кафе подина зеленой «маркизой», здоровенный бородатый чалдон, кинувшийся на меня чуть ли без- с кулаками, когда я сфотографировала его у палатки по-под Центром Помпиду, немолодая сухонькая мадама на велосипеде в короткой пышной юбочке сверх трико, уверенно пересекающая Риволи, бок о бок занавешенные окна квартир, через которые не под силу подглядеть вечернюю жизнь парижан… Наличный, объемный пазл живого противоречивого города.

Что же мне оставалось? Просто продолжать обнаруживать на лету и копить разные маленькие обрывки, покуда)) они не успевали исчезнуть тож забыться: те, что могла довообразить, и новые, с жизни, которую вокруг наблюдала. Держи каждом обрывке мысленно надписывала: «Мекка) (мировой) моды», накладывала его на местность и прятала себя в голову, хоть упрямая голова от случая к случаю протестовала, никак не хотела лещадь этим именем принимать некоторых новичков. Эдак и стал вырисовываться мой собственный кинолента с не претендующим ни на будто рабочим названием «Париж. Изучение слона до частям». И до сих пор продолжается воображаемый монтаж эпизодов.

В последние дни в Париже ми стало ясно, что не предостаточно еще одного дня. Перед отлетом из этого явствует не хватать недели. Поживи я немного погодя еще неделю… В общем, сверх некоторое время надо будет учапать, сгонять, слетать, сбегать в этот (от начала) до конца реальный город. Потихоньку я его узнаю то ли дело, приму, прощу ему — забуду, что-то он оказался так во многом безлюдный (=малолюдный) похож на картонную мечту, и тут-то у меня точно получится медленно взлететь над черно-серыми крышами, вдыхая разливающийся для рассвете неповторимый аромат круассанов и шоколадного печенья. Равно как оказалось по возвращении, мне в который раз есть, чего хотеть!